21…Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские. 22. И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. 22. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. 24. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. 25. А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. 26. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. 27. Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. 28.Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час. (Матф. 15: 21-28)

[Иисус] пришел в пределы Тирские и Сидонские; и, войдя в дом, не хотел, чтобы кто узнал; но не мог утаиться. Ибо услышала о Нем женщина, у которой дочь одержима была нечистым духом, и, придя, припала к ногам Его; а женщина та была язычница, родом сирофиникиянка; и просила Его, чтобы изгнал беса из ее дочери. Но Иисус сказал ей: дай прежде насытиться детям, ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она же сказала Ему в ответ: так, Господи; но и псы под столом едят крохи у детей. И сказал ей: за это слово, пойди; бес вышел из твоей дочери. И, придя в свой дом, она нашла, что бес вышел и дочь лежит на постели. (Марк 7:24-30)

Благодарю lanfranco , что пост в его жж заставил меня всерьез задуматься над смыслом этого рассказа.

Текст, безусловно, относится к числу непростых, поэтому думала я долго. Примерно столько же, сколько Искариот над предательством. То есть, дня полтора. Потом еще день пыталась откосить. Но сегодня поняла, что написать все-таки придется.

На самом деле, текст про хананеянку - вершина того айсберга мыслей про теодицею, над которыми я думаю уже не полтора дня, а несколько больше. Есть одно толкование этого текста, его приводит у себя lanfranco , с него, собственно, и появилось желание написать этот пост. Толкование принадлежит Якову Кротову, я думаю, многие из вас его знают. Звучит оно следующим образом:

Иисус и специально уходил туда, где не было соотечественников, чтобы побыть в тишине, "но не мог утаиться". К Нему пробралась женщина - "сирофиникиянка", финикиянка из Сирии (были еще и финикийцы в Ливии), и просила исцелить свою дочь.
"Дай прежде насытиться детям, - отвечал Иисус, неожиданно сравнивая иудеев, кичившихся своей тысячелетней историей и духовным величием, с младенцами, пускай даже особенно любимыми Богом, но всего лишь детьми, которые сидят за отдельным столиком в сторонке от главного стола. - Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам" (Мк 7, 27). Можно было обидеться, можно было завопить - никто бы не осудил женщину, которой отказали в такой просьбе. На бумаге слова Иисуса кажутся жестокими. А она увидела, что Он шутит: Иисус сказал не "собака", а "кинария" - "щенок", лишив ругательство всей его силы и обернув в шутку. Ругань не терпит отклонений от трафарета; "сукин сыночек" - уже не брань, а насмешка над бранью. Иисус не клеймит её позором, а приглашает поговорить - поняла женщина и подхватила шутку: "Но и псы под столом едят крохи у детей" (Мк 7, 28). "За это слово, пойди; бес вышел из твоей дочери", - радостно заключил Иисус.

Чтобы спасти человека, оказалось вовсе не обязательным подстраиваться под человека или даже идти к нему."

(с) Яков Кротов. История как жизнь. Жизнь Иисуса.

Имхо, ужас.

Не знаю, как на ваш взгляд, дорогие камрады, а на мой, так это толкование - полный караул. Пусть первым расфрендит меня тот, кто считает, что я не ставлю выше высочайшего в христианстве любовь и радость. Но не здесь, не так, не в таком виде и форме. Мороз меня дерет по коже от толкования этого текста в шутливом ключе. Не хотела бы я столкнуться на своем жизненном пути с человеком, тем более - с Богом, который в подобной ситуации разводит хиханьки. Я уж молчу про мать, которая «подхватывает шутку».

Я очень люблю христианскую радость. Я только в прошлом посте писала о Франциске - может быть, самом радостном святом, чья любовь именно в радости и открытости своей пережила века. Радость для меня - один из критериев подлинности христианства - в толковании ли текста, в человеке ли. Угрюмость никогда не бывает права.

Но подлинная христианская радость и то, что предлагает в своем толковании Кротов, различаются приблизительно так же, как густое красное вино и разведенный в воде порошок Юпи. Христианство - это не розовая водичка, которой можно прополоскать рот для приятности запаха, а потом то ли проглотить, то ли выплюнуть, разницы никакой. А именно так получается с приведенным толкованием - хоть есть эта демонстрация ч/ю в Евангелии, хоть нет ее, в общем, без разницы (и лучше б не было).

Христианство - это не розовый бантик, легкомысленно нацепленный на человеческую душу. Христианство - это нож, проникающий в человека очень глубоко, ранящий его в самое сердце, достающий до самых глубин его существа и, да, причиняющий боль. Но только через такую рану, пронзающую все наши жизненные шкуры, всю нашу жизненную броню, и можно соединиться с Христом. Если кому-то кажется, что в христианстве можно избегнуть ран, пусть вдумчиво почитает призыв Христа взять крест и идти за Ним. Неплохо будет также поразмышлять о духовной близости анестезии и крестной муки.

Не надо бояться читать тексты, причиняющие боль читателю или участникам эпизода. И не надо бояться, когда причиняет боль Христос - Он это делает не садизма ради. Не надо искать Ему мелкие оправдания, говорящие ни о чем ином, как о недоверии. Не надо принижать до задорновщины текст, пробивающий до самой глубины души. Христианство - это очень радостно и очень серьезно. И без совершенной, глубочайшей и подчас очень горькой серьезности - никогда не было бы радости.

Давайте все-таки пить красное вино, а не розовую воду.

Христианская радость всегда связана с обретением Бога, и Иисус никогда не исцелял плоть, пренебрегши душой. Обоим этим условиям толкование Кротова, имхо, не удовлетворяет.

…Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские.

Итак картина: день, солнце, жарко. Иисус с учениками идут по дороге (давайте придерживаться версии Матфея, в ней реплик больше, Марк, как обычно, считает, что кр. сест. тал.), за ними бежит женщина, пытаясь их нагнать и окликая в голос, и уж наверное задыхаясь, и уж наверное самым жалобным голосом.

22 И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется.

Толку мало, ученики на нее оглядываются, а Иисус как будто не слышит. Сирофиникиянка… Ну… Язычница, конечно, но это уже не смущает даже учеников - что, мало Иисус общается с язычниками? Он и с римлянами дружелюбен, к Нему и самаритяне подходят смело. Что, прощу прощения за дерзость, за муха укусила Его сегодня?

23 Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами.

24 Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева.

ВНЕЗАПНО дом Израилев, я бы сказала. Апостолы натурально онемели, и немудрено. Нельзя противоречить Себе больше, чем противоречит Иисус, отговариваясь такой отговоркой. Представляю, как недоуменно переглянулись ребята - каждый из них мог мигом припомнить Христу исцеленных язычников-римлян и самаритян, которые тоже не были зашибись какими иудеями. Пока они думают, какбэ поделикатнее намекнуть Учителю на эти обстоятельства, женщина подходит поближе.

25 А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне.
26 Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.

Нож в сердце женщины, одно из тех мест Евангелия, которые уже 2000 лет ставятся в вину Христу и христианам. Знаете, здесь действительно очень трудно не начать возмущаться. Не пережить этот миг эмоционально. Не осудить Христа.

По счастью, Иисусу совершенно все равно на возмущение жалостливых и либеральных. Вся жалость и весь либерализм не могут того, что может Он, не знают того, что знает Он, а, следовательно, Он в Своем праве.

Имхо, имхо, но на самом деле они здесь говорят друг другу намного больше, чем написано. Разбирать можно не пофразно - пословно.

«Господи! Помоги мне!»

Она сирофиникиянка. Она из Финикии. Страны, где процветал один из самых жестоких и мерзких религиозных культов всей античности. Культ детоубийства. Культ приношения детей-первенцов в жертву их Господу - Молоху.

В Новом городе, который римляне звали Карфагеном, как и в древних городах финикийцев, божество, работавшее «без дураков», называлось Молохом; по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала.

Римляне сперва не знали, что с ним делать и как его называть; им пришлось обратиться к самым примитивным античным мифам, чтобы отыскать его слабое подобие — Сатурна, пожирающего. Но почитателей Молоха никак нельзя назвать примитивными. Они жили в развитом и зрелом обществе и не отказывали себе ни в роскоши, ни в изысканности. Вероятно, они были намного цивилизованней римлян. И Молох не был мифом; во всяком случае, он питался вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь. (с) Г.К.Честертон «Вечный человек»

«Дочь моя жестоко беснуется…» И, я бы сказала, немудрено. Обряды финикийцев - это действительно бесовщина. Мы не знаем, почему беснуется дочь, но предположить-то можно.

Я предположу. Мне кажется, что беснование дочери - прямое следствие сатанинских культов, которые исповедовала эта женщина. Зримое действие дьявола. Зримый ответ их Господа - Молоха.

А теперь она называет Господом - Другого.

Иисус никогда, никогда не принимал подобных признаний от бесовских сил. Сколько раз Он изгонял бесов, сколько раз они пытались назвать Его Сыном Божьим - но Он воспрещал им, не желая слышать эту весть из этих уст (Лука 4:41) . А сейчас перед Ним стоит та, чей народ называл Господом детоубийцу Молоха. И то же именование она обращает к Нему, Спасителю.

И в ответ звучит одна из самых жестоких новозаветных фраз.

26 Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.

Это Он-то, Он. Кого пришлось убедительно отговаривать, когда Он порывался пойти и лично исцелить слугу римского сотника (Матф.8:5-10) . Тоже, наверное, был тот еще правоверный иудей.

А если подумать...

Что вообще значит эта загадочная фраза, а?! Что значит «нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам»? Ну, кроме того, что Господь явно нелицеприятно отзывается о финикиянах. О каком хлебе идет речь? Кто вообще предлагает что-то отбирать у детей, чтобы отдать собакам? Сила Господа - она что, сродни батарейке «Энерджайзер»? Если язычникам поможет, что, евреям меньше достанется?

И почему, в конце концов, римлянам можно помогать, а финикиянам - нет?! И что может перевесить в глазах Христа всю извращенную мерзость соединения человека и беса, чтобы Он отказывался помочь?

Это вторая крайне странная отговорка, по видимой правдоподобности очень похожая на «Я послан только к погибшим овцам дома Израиля». Тут бы и задуматься. Но на этом месте почти всем читателям и толкователям становится ужасно жалко женщину. И вместо того, чтобы думать головой, начинают думать сердцем, ну, и получается, что получается: ах, как Он мог, ох, Он пошутил, граждане, он меня сукой обозвал и в этом духе. Иисусу-то все равно на все причитания, но сколько ж смысла мы теряем!

Имхо. Глобальное имхо. Но, на мой взгляд, надо попробовать взглянуть на этот текст как бы из-за спины Христа, услышать Его голос. И особенно выделить слова «хлеб» и «псам».

Под хлебом Иисус разумеет Себя. Не первый, кстати, раз. Сравните хотя бы с Иоанном 6:48 и далее по тексту. Именно Себя, а не Свои способности целителя, Он не хочет отдавать.

Если Его называют Господом дети того народа, с которыми Он был всю историю, Его дети, от первенца Исаака до последнего новорожденного - можно ли позволить то же именование тем, чей «Господь» - детоубийца? Может ли Он принять их признание, что Он - их Господь? Может ли Он согласиться на такой, с позволения сказать, экуменизм и как бы толерантно подтвердить этим, что Господь один, только пути к Нему разные, и все религии проповедуют одно и то же, хоть бы они призывали детей сжигать, а хоть бы брать крест и следовать за Спасителем?

Приняв поклонение от детоубийц - не перестанет ли Он быть Господом для Своих детей?

Имхо, это одна из самых ярких антиэкуменистических фраз Нового завета. Господь не хочет быть Господом для бесов. И для бесопоклонников - тоже. И делить это именование с кем бы то ни было еще Христос не желает. Нет, все религии не едины, Господь для всех не один.

Слова Господь и Бог, синонимичные для нас, тогда еще не синонимичны. «Блажен народ, у которого Господь есть Бог», - говорит Псалмопевец в 32 псалме, и с лингвистической точки зрения это вовсе не идентично тому, чтобы сказать: «блажен народ, у которого кавалерия есть конница».

Бог - Творец, создатель Сущего, источник жизни. И. конечно, Иисус - Бог для финикиян, как и для всех остальных небесных, земных и преисподних. Это типа данность. Но Господь Он только для тех, кто сам признает Его своим покровителем, своим Господом. Он не может быть покровителем только Своей волей, Ему обязательно нужно обратное искреннее человеческое признание. Христу неприятно, когда Его зовут Господом бесы - может быть, не столько потому, что это бесы - в конце концов, кому как не Ему помнить, что и они - Его создания - сколько потому, что они это делают лживо, льстиво и из страха.

Под псами Он, понятно, разумеет финикиян. И это слово тоже не случайно: однажды Он уже говорил про святыню, которую не следует давать псам.

Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас” (Матф.7:6)

Иисус не Господь финикиянке, Он прямо дает ей это понять, и в этом звучит некий отзвук грозного предостережения о последнем Суде. Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного.

(Матф.7:21)

Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. (Матф.15:27)

Если кому-то это похоже на подхваченную шутку, то у меня совсем нет чувства юмора. Мне не смешно. Мне завидно: как она Его слышит. Смотрите: они говорят так, как будто вокруг нет еще двенадцати парней. Они наедине, одни во всем мире. Спаситель и душа, которую Ему надо вытаскивать на свет.

Можно снова поддаться эмоциям и снова упрекнуть Его, что Он тянет нервы из несчастной матери, вместо того, чтобы исцелить ребенка, а потом уж рассуждать на богословские темы. Но при этом как-то забывается, что беснованием страдала не только дочь. В каком-то степени бесноватой была и мать. Она не искала спасения для себя, она-то не знала, как чудовищно поражена ее душа, но Христос это видел. Да, жалостливые комментаторы две тысячи лет не видят, а Он - видел.

И пытался до нее достучаться именно тогда, когда она была наиболее открыта Ему. Он не шутил. Ему было совсем не до шуток.

И достучался.

Исцели Он сперва дочь - весьма вероятно, что мать бы Его потом не услышала. Помните рассказ, как Он исцелил десять прокаженных, а поблагодарить Его пришел только один? (Лука 7:12-19, кстати, вернувшийся был исцеленный самарянин - это снова к вопросу о «только к погибшим овцам дома Израилева») Много ли людей в радости способны слушать какие-то там предостережения? А ломать себя и тянуться через собственную боль к небесам - многие способны в радости?

Иисус режет по-живому, да, режет очень больно, да. Он вообще не страдал прекраснодушием. Если бы Он поднял женщину с земли с радостными словами «дочь Моя» -и немедленно исцелил ребенка - это была бы неправда, и прежде всего это повредило бы самой женщине. Можно пощадить самолюбие, но сильно навредить душе. Но по Божьей шкале ценностей душа стоит все-таки выше, поэтому Он не задумываясь пинает ее по самолюбию, по самоуспокоению, как, в общем, периодически делает с каждым из нас. Ему совершенно не хочется, чтобы мы отправились в ад в обнимку с бережно лелеемым чувством собственного величия - оно того не стоит. Он нас слишком любит, чтобы дать нам погибнуть из-за такой мелочи.

Она Ему пока не дочь. Она в самом деле - несмышленый щенок. До ребенка щенку еще расти и расти, но, по крайней мере, теперь есть ясная надежда вырасти в человека, вот такой, понимаете, неожиданный изгиб эволюции.

Два слова о «крохах», о которых самоуничиженно говорит женщина, а то тоже очень хочется сострадательно всхлипнуть. Не надо. Она очень правильно говорит. Таким новоначальным щенкам, как она, и нельзя ничего больше этих крох. Больше им просто не разжевать и не проглотить. Потом, сильно позже, апостол Павел, говоря о новоначальных, о младенцах во Христе, скажет «я питал вас молоком, а не [твердою] пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах…(1Кор.3:2)». Логика, в общем-то, одинакова, с единственной разницей, что Павел имел дело с уже уверовавшими во Христа новоначальными, а Иисус - с той, которая еще не вполне отошла от бесопоклонства.

Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час. (Матф.15:28)

Нет, вы заметили, как фраза про «только к погибшим овцам дома Израилева» валшебным образом снова оказывается неактуальной? Вот где чудо-то.

Зато можно с полным правом говорить, что первая доминиканка появилась еще на страницах Евангелия.

Domini canis - это же псы Господни.

P.S. на самом деле, из-за этого текста я не спала больше суток. Меня аж качает. Но я не могла не написать. Все, спать, а то мне уже с сердцем нехорошо.

nbsp; Давным-давно мы отдыхали с дочкой в Алуште и нас поселили в старом, с колоннами, корпусе. Был он после капитального ремонта, так что всё было там чисто, ново и претензий у нас не было. И вот лежим мы в первый день, вернее, в первую ночь, девочка моя заснула, а я ещё нет. Окно было открыто настежь - второй этаж. И вдруг слышу, как будто камушек из окна упал, но как-то странно - не покатился. А ведь по закону инерции - должен был. Я, понятное дело, испугалась, но к окну незаметно подошла - никого. Я легла. Думаю, послышалось. Но через какое-то время картина повторилась. Потом вдруг стали раздаваться какие-то другие звуки, скрип, шаги и т.д. Первое, что мне пришло в голову - надо почитать «Отче наш», слава Богу, я его тогда уже знала. А заставил меня его выучить смешной момент. Чтобы подчеркнуть студентам важность темы, я частенько им механически повторяла: «Это надо знать, как «Отче наш». И вдруг однажды до меня доходит, что я-то его не знаю! Да и они наверняка тоже! Не знаю как внешне, а внутренне я точно покраснела от стыда. Пришлось бегом учить.

Так вот, прочла я пару раз «Отче..», ну и не помню как, но всё-таки заснула. Утром дочери рассказываю, а она мне, почему, мол, не разбудила, если повторится - буди. На следующую ночь всё опять повторилось, причём при зажжённом свете, но мы бдили уже вдвоём. Представляете, даже ручка дверная поворачивалась, но за дверьми никого не было! В батареях - будто птица барахталась. В общем - кошмар на улице вязов! Поспать нам так и не удалось, и еле дождавшись утра, мы рванули к администратору. Он безропотно переселил нас в другое крыло, видимо, не мы первые были такие. А за столом в столовой с нами сидела женщина из Фрязино, физик (верующая, на то время с 20-летним стажем!), и когда мы ей рассказали о наших приключениях, она посоветовала походить по комнате с огнём по часовой стрелке и почитать «Отче наш», что мы и сделали в новом номере. Но отдых всё равно был испорчен, я каждый раз с трудом засыпала, всё прислушивалась. Муж, приехавши за нами, не сильно поверил в наши «басни» и, встретив своего сослуживца, со смехом рассказал ему о наших приключениях, на что тот ответил: «Это что, я в своей комнате (рядом с нашим новым номером) мужика видел ночью, но рядом на тумбочке тарелка с арбузом стояла и нож, так я его схватил, и «оно» исчезло".

Вот такой был у меня опыт осознания того, что потусторонний мир таки существует, хоть мы его и не видим. А соседка по столу мне дала ещё две молитвы, ту, что в заголовке я как-то сразу запомнила, а «Символ веры» почему-то не смогла. Ниже привожу молитву о прощении в том виде, в котором мне её дали.

«Прости, Господи, и помилуй, ненавидящих и обидящих мя и творящих мя напасти и не дай, Господи, им погибнути мене ради грешной»

Вобщем-то эта молитва и является основным смыслом учения Христа.

Мы с Надей (так звали соседку) много говорили о её вере, о всепрощении, хотя тогда до меня туго доходило, как можно прощать убийц и других нелюдей, но она пожимала плечами и говорила: «Можно».

А несколько лет спустя, уже в СЙ со мной что-то такое непонятное произошло, отчего у меня две недели, не переставая, болела голова, хотя вообще-то я этим никогда не страдала. Причём болела она не «между прочим», а «конкретно», и когда моя сотрудница меня о чём-то спросила, я ей ответила, что пока у меня не перестанет болеть голова, я ни о чём не могу думать. На что она мне и говорит: «А чего ж ты молитву не почитаешь, которую сама же мне и давала (оказывается, а я уже и не помнила об этом). С какой такой радости она решила, что мне именно эта молитва должна помочь - не знаю, но по дороге домой я её таки прочла на всякий случай, и …только через пару дней вспомнила о моей бедной головушке, которая уже была вовсе и не бедной. А надо сказать, что в тот момент меня, ну очень сильно «доставал» один товарищ, и хотя мне казалось, что я на него зла не держу, видимо что-то было всё же не так, ну, а когда прочла молитву, стало, видать, на свои места.

Вот такое вступленьице.

Это я всё к тому, что Христос, который «курирует» наш шестой центр, завещал нам прощать всех, и врагов своих в том числе, если не в первую очередь. Но это довольно-таки сложно принять, если не понимать, что каждый человек находится на каком-то определённом уровне своего духовного развития и то, что недопустимо для продвинутого, в этом смысле, человека, то - норма жизни для аутсайдера. Мы же не обижаемся на пьянчужку, который послал нас «по-матерински», но очень далеко? Нет, потому что понимаем, человек не в себе, он перепи л. Или на первоклассника, за то, что он не может взять тройной интеграл. Опять же, понимаем - не дорос. Вот так же и в духовной эволюции, кто-то звёздами любуется, а кто-то в луже лежит после «вчерашнего». Каждому - своё, как говорится. Поэтому, видимо, надо поднатужиться и великодушно «делать скидку» каждому, кто, по-нашему мнению, «не дорос» до правильных поступков. У него всё ещё впереди. А может, и нет, от него зависит. Сейчас много народу занимается самоуничтожением, и не только пьюще-куряще-колотого. Но в любом случае - это их проблемы, и мы не можем ничего решить за них, и обижаться, а тем более не прощать - себе же хуже. Не знаю кому как, а для меня такой довод оказался весьма убедительным, да и сама я давно для себя поняла, что обижаться на людей дело совершенно бесполезное, всё равно, что обижаться на розу за то, что она колючая.

И мне нравится в нас это качество - не обижаться или, может, поначалу хотя бы делать вид - это избавляет от излишней напряжёнки в отношениях, во-первых, а во-вторых, позволяет не выставлять напоказ свой диагноз. Ведь те, кто прошёл хотя бы «школу» уже знают: обижаешься, значит эго зашкаливает, жадничаешь - наби лечить надо и т.д. То есть хвастать особо нечем. Это в обычной жизни люди чуть ли не гордятся своими инфарктами да инсультами, как будто что-то героическое совершили, а на самом деле - живут, сильно нарушая правила жизненного движения.

Ещё вернусь к тому, что нас частенько упрекают в том, будто мы полезли не в «своё». Вот есть же православная вера, ну и верьте себе на здоровье, как все нормальные люди. Ну, я где-то вначале писала уже о том, что вроде бы все давно поняли, что Бог - один для всех, но люди упрямо стремятся расслоиться и отгородиться друг от друга, нарушая при этом сам принцип христианства - прощать, а это значит жить в мире, ибо нет тогда причин для вражды. И когда наблюдаешь эту «ворожнэчу» между церквями, то лично у меня возникает недоверие ко всем конфессиям сразу, и мало-мальских потуг к их объединению как-то тоже не ощущается. Или, может, я что-то пропустила?

А в СЙ мы поклоняемся непосредственно Христу и не между прочим, а конкретно , по пунктам выполняем его наставления. И не понимаем, как можно воспринимать его без Матери, о которой в библии - как-то уж очень скупо. И поклонение в СЙ не просто ритуал, нет, без искренности, без излучения любви - это всё не более, чем физзарядка.

Ну и ещё один момент. Сейчас очень многие носят крестики, которые давно уже стали украшением, а вовсе не символом, хотя мало кто знает, что крест - это преобразованная свастика, но христиане-то носят его как символ распятия Бога, в общем, что-то как-то не вяжется. Носить на себе, пусть даже символически, то, на чём убили Христа - это всё равно, что как если бы у нас кого-то убили из пистолета, а мы бы стали носить на себе кулон в виде него. Бр-р.

А. Иванов «Явление Мессии»

Однажды, будучи на курсах в Москве, я решила сходить в Третьяковку, потому как стыдно было этого не сделать. И как-то так получилось, что пошла я туда одна (обычно я старалась «прицепиться» к архитекторам, с ними интереснее, они много знают), и народу там почти не было. Очень быстро наткнувшись на это полотно, дальше уже идти никуда не хотелось, благо там стояли скамеечки, и можно было присесть. У меня тогда как раз был период «глубоких раздумий» о «вечности» и, говоря теперешним языком, я просто «впала в глубокую медитацию». Поначалу ещё роились какие-то мысли о самой картине, о несчастном художнике, который после 20 лет кропотливого труда не был оценён при царском дворе, но стоило ему умереть, как через три дня явился посыльный и передал, что царь покупает картину и жалует ему орден Святого Владимира. Ну, в общем, всё как всегда. («Пришло, но слишком поздно. Всё всегда приходит слишком поздно» - Л.Андреев). А потом, не знаю, сколько времени я просидела просто так, глядя на приближающегося Христа, не подозревая, что Он уже вплотную приблизился и к моей жизни. Вскоре была Финляндия, история с библией (в первых записях), моя попытка изобразить Христа и … сахаджа йога. У меня с первых дней было такое ощущение, что это Он привёл меня сюда. Сейчас, когда смотришь на всё с высоты минувших лет и, сопоставляя хронологию событий, это ощущение усиливается ещё больше.

nbsp; Но на этом же уровне у нас есть ещё две божественных энергии: слева - Махавира, о котором, по крайней мере из европейцев знает мало кто, и справа - Будда, о котором знают практически все. И жили они в одно и тоже время - 5 веков до н.э., как бы уравновешивая левую и правую стороны.

Махавира (великий воин) - это инкарнация Бхайравы или «по нашему» - Святого Михаила. Его миссией было изучить левую сторону, сторону нашего прошлого, которое закладывается в нас с момента нашего создания. Ведь каждый момент настоящего через мгновение становится прошлым. И люди, которые любят «уходить» в прошлое, любят жалеть себя, те, кто подвержен стрессам, рискуют очень быстро «повредить» левую сторону своими же негативными вибрациями, которые притягивают «такое же». Доведя таким образом количество негатива до критической массы, можно спровоцировать поражение левосторонних центров и вызвать тем самым психосоматические заболевания. Зная это, невольно начинаешь дисциплинировать свои эмоции. Если ты, конечно, себе не враг. Но умственные усилия, к сожалению, помогают мало, поэтому, в который раз можно повторить: «Надо, граждане, чиститься», тогда постепенно всё приходит в норму.

Nbsp;

Махавира Будда

Что касается Будды, то только далёкий от духовного мира человек не знает, что смыслом жизни Будды было осознание того, что все наши несчастья, стрессы от несбывшихся «мечт». А когда очень сильно чего-то хочешь, то не редко оно становится, как на зло, неуловимым и недостижимым, как будто с нами кто-то играется, (но мы-то не играемся!) , и это частенько вводит нас в отчаяние. Будда всю свою жизнь посвятил поискам «пути»: он читал «Упанишады », учился жизни отшельника и занимался суровым самоистязанием. Но всё это не приносило ему должного удовлетворения и ответа на мучившие его вопросы. И уставши однажды от суровых исканий, изнемогая от усталости, он прилёг под деревом смоковницы и … получил от Ади Шакти (первозданной энергии) свою реализацию. И всё разъяснилось и стало понятным.

Источники страдания — привязанность и ненависть. Все остальные пагубные эмоции, как правило, порождены ими. Их последствия и приводят к страданию. Корень же привязанности и ненависти — в отсутствии знаний истинной природы всех существ и неодушевлённых предметов, а также неверного представления и ошибочного понимания реальности.

«Моё благое мышление есть причина моего счастья и условие счастья других»

Т.е., получив знания, что тоже не так уж и мало, мы должны заняться взращиванием добродетелей: нравственности, мудрости. Другими словами, мы пришли к тому, с чего надо начинать - с очищения муладхары - корня творения , первого тонкого центра, речь о котором в одноименном разделе.

Как-то питерские йоги посоветовали посмотреть фильм «Маленький Будда» с Киану Ривзом в главной роли. Мне это здорово помогло «проникнуться». Да и актёр стал поэтому одним из самых любимых. Кстати, его имя означает «прохладный бриз над горами». Но несколько лет спустя он сыграл в фильме «Адвокат дьявола», и на него посыпались несчастья: умерла крошечная дочь, а затем любимая женщина погибла в катастрофе. Мне это напомнило судьбу Врубеля, метавшегося между злом и добром, помните?

В общем, если подытожить, то вывод можно сделать один: все мудрые дороги ведут к центральному каналу, т.е. к равновесию и золотой середине

И нам, живущим на Земле в это время, повезло в том смысле, что у нас есть такая возможность встать на этот путь золотой середины , стоит только захотеть «коню напиться» и «водопой знаний» готов к его услугам.
Потому как почти 40 лет назад, в ночь с 4 на 5 мая под баньяновым деревом Нирмалой Шривастава был открыт метод, с помощью которого человек авансом, не "за что-то ", а несмотря ни на что , может получить давно утраченную связь с Божественным. Конечно, если на то будет его, человеческая воля.
Понимаю, что это всё кажется сказкой, но... "мы рождены, чтоб сказку сделать былью"...
Это было сказано не в бровь, а в глаз.

Мои дети колядуют на небесах.

Эта новость подняла тогда на молитву людей по всему миру. От Киева до Иерусалима, от Греции до Канады рвалось к небу изумлённое «Господи, помилуй!». Две маленькие девочки, дочери молодого священника, погибли при пожаре накануне Рождества, а его дом сгорел дотла.

«Славьте Христа!» - такими словами отозвалось на скорбь сердце отца Василия. «Не могу сдерживать отцовской слезы за детьми своими, но знаю, что и они под покровом Матери Божией колядуют для Новорожденного Богомладенца на небесах. И осознание этого лечит огромную рану в моём сердце, обращая скорбь в радость…» Спустя день после трагедии батюшка опубликовал у себя на сайте эти строки, ставшие для всех нас настоящим гимном жизни. Где нашёл силы вынести такую утрату, как объясняет для себя случившееся и с каким чувством живёт дальше, протоиерей Василий Романюк рассказывает читателям «Отрока».

Из официального сообщения: «4 января 2014 года в 15:02 на телефон службы „101“ поступил звонок о пожаре в селе Шпанов Ровенского района. На момент прибытия спасателей деревянный жилой дом был полностью охвачен огнём. В 15:40 пожар удалось локализовать, а затем ликвидировать. В одной из комнат обнаружены двое погибших детей хозяина дома: девочки 2006 и 2009 годов рождения. Ещё двое детей смогли спастись…».

Я очень хорошо помню тот день… Мы с матушкой буквально на полчасика выскочили - поехали за тортиком.
Дело в том, что детки наши постятся с нами. На неделе растительное масло мы не вкушаем, только по выходным; если рыбка, то на Благовещение и в Вербное воскресенье, в Лазареву субботу - икра. И так строго у нас - все посты. А когда соблюдаешь пост, под конец ждёшь праздника не только душой, но и телом. Тот, кто не постился, этого не поймёт…
Так и тут. Рождественский пост заканчивался, и мы потихоньку готовились к празднику: покупали колбаску, матушка мясных вкусняшек запекла. Заказали и тортик. Женщина, которая нам его пекла, позвонила и попросила забрать. Мы детей одних практически никогда не оставляли, а тут решили поскорее съездить, пока за девочками наша старшая, Ульянка, присмотрит.

Только выехали, до стоянки доехали - она звонит, говорит, что из печки выскочил огонь. Но я проверял перед отъездом: уже всё выгорело, остался лишь пепел да одно дубовое полено, которое специально подальше вглубь задвинул…
Пока мы летели домой, ощущение было такое, будто жизнь остановилась, а время замерло. Мчались на такой скорости, что и не знаю, как не разбились - я проскакивал перекрёстки на красный, на встречную выезжал, и всё равно казалось, что еду медленно. Как вдруг увидели перед собой огромный чёрный столб дыма…

Мы с матушкой плакали, молились, надеялись, что старшая девочка всех вывела. Приехали - Ульянка в слезах: «В доме Софийка и Вероничка…». Старшая, которой на тот момент было двенадцать, вывела младшую девочку, двухлетнюю Устинку. Говорит, что другие две наши дочечки тоже сначала шли за ней, но потом испугались и побежали в другую комнату прятаться в шкаф. А как только она выскочила, огонь стал стеной, и уже никого туда не впустил.
Я просил пожарных облить меня водой, чтобы я мог войти, но не получилось. Выбили окно - там, где дочечки могли спрятаться, но пламя было такое сильное, что не давало никакой возможности попасть внутрь.
С пожарными, кстати, тоже происходили «чудеса». Добирались очень долго, все краны закрыты, а вода по дороге вытекла. Поехали набрать воды к пруду - машина застряла на сухом мёрзлом грунте…

А у нас с матушкой уже и плакать слёз не было. Ходили вокруг и молились, и просили, и верили, что Господь дивным образом убережёт наших детей, сохранит их живыми. Но дом продолжал полыхать, и стало понятно, что сделать уже ничего нельзя. Тогда я стал просить: «Господи, дай МНЕ претерпеть за моих детей - чтобы они боли не чувствовали, чтобы вместо них я всё ощущал…». Врачи предлагали сделать укол с успокоительным, но я не согласился - хотел быть при полном сознании, чтобы целиком испытать на себе всё то, что и мои дети. И, знаете, меня то в жар бросало, то в холод. Тело горело огнём: пока искал хоть глоток воды напиться, в это время уже по коже мороз шёл. Всё это долгое время, пока горел дом, у меня было чувство, будто я сам там в огне.

Я верил и нисколько не сомневался, что Господь и Матерь Божия примут моих детей. Что святая великомученица Варвара, святая Анастасия Узорешительница покрывают дочечек своими молитвами и помогают им терпеть - надежду на это ощущал я непоколебимо. Но когда пожарные опустили руки и сказали, что не могут ничего сделать: огонь такой силы, что расплавленный металл как вода течёт, и нужно ждать, чтобы догорело - подступили отчаяние и страх.
Наш дом стоял рядом с храмом, где я служу, - во имя святой великомученицы Варвары. Я повернулся и медленно пошёл на территорию церкви. Пройдя метров тридцать, остановился. За спиной - пожар, слева - наш храм, справа - стадион, дорога… Поднял голову, смотрю в небо и вдруг чувствую, как снаружи окутывает меня ненависть. Не внутри это чувство было, а именно как бы со всех сторон подступило - нечеловеческая такая ненависть, среди людей такой не бывает.

И будто старый друг подходит слева и ласково так говорит: «Ну, что ты теперь будешь делать?». Я молчу, смотрю в небо. И дальше эта мысль: «У тебя было четыре дочки, а теперь двух нет. Были две красивые девочки с голубыми, как небо, глазами. И вот они умерли. Что ты будешь делать?». Растерялся я, а эта ненависть снова ко мне обращается: «Две девочки красивые, как звёздочки в небе. Их больше нет. А ведь что после смерти? Ничего, темнота…». Чувствую, меня одолевает страх, но не понимаю, что делать, молчу и только слышу: «Сердце твоё уже наполовину мёртвое. Но у тебя ещё две дочки остались, значит, другая половина сердца у тебя ещё жива. Так что ты будешь делать? Дальше будешь Бога любить и людям служить?». После этих слов я понял, что происходит: враг искушает меня.

Всеми мыслями тогда устремился я в небо и стал вслух просить: «Господи, не оставь моих деток!». Ведь бесы не имеют власти над чистыми душами, и мы верим, что если умирает крещёный младенец, Господь забирает его прямо в рай. Так и моих детей дьявол забрать был не в силах, но я понял, что он может их испугать. Стал молиться Господу, чтобы Он защитил моих деточек, не дал врагу причинить им никакого зла.
Люди смотрят, что я вслух сам с собой разговариваю, подумали, наверное, что батюшка от горя с ума сошёл… А я чувствую, что недостоин просить Господа, потому что грешен очень, и тогда начинаю молиться Божией Матери: «Пресвятая Богородице, мы Тебя очень любим, всегда Тебе молимся, и дети мои Тебя любят, никогда Тебя в прошении и в славословии не оставляют, не оставь и Ты их!».

Но понимаю, что недостоин и Матерь Божию просить, начинаю призывать всех святых угодников: «Берегите моих деточек, чтобы враг не смог причинить им никакого зла, защитите своей молитвой!». И знаю, чувствую, что и святых угодников не смею я просить, тогда обращаюсь к усопшим: «Покойнички мои, кого я хоронил, отпевал - более трёхсот человек вас я провёл в жизнь вечную, за всех молюсь за каждой литургией. Не оставьте и вы меня, не оставьте и деток моих!».
Видимо, враг пытался посеять в моём сознании мысль, что после смерти ничего нет - темнота, пустота. Искушал, чтобы я начал роптать, укорять Господа. Однако Господь вразумил, я стал молиться, и это облако ненависти вокруг меня как пузырь лопнуло. Но ведь так и матушку мою, и старшую дочку дьявол мог искушать - поэтому я сразу к ним побежал. Они вдвоём сидели на лавочке, плакали. Подошёл, обнял их и сказал: «Девочки, только не ропщите. Как бы враг ни искушал, просите у Господа прощения за наши грехи, молитесь, чтобы Он сохранил души Софийки и Веронички. Славьте Господа!».
С того самого момента огонь потерял силу и начал угасать. Как раз подвезли воду, и спасатели смогли потушить. Затем мы стали разбирать пожарище…

«Радости вашей никто не отнимет…»
Наши с матушкой боль и страдания были такие, что не передать. Но мы восприняли всё с верой, не роптали, только молились.
Наутро я должен был служить литургию. Это было воскресенье, 5 января. Стал готовиться, молился фактически всю ночь. Нас к себе соседи забрали… Утром пришёл - людей полный храм. Стал к престолу, служилось очень тяжко, плакал всю службу. Приехали собратья-священники, все нас очень поддерживали. Мой друг, отец Пётр, отдал мне свой подрясник и крест - ведь абсолютно всё сгорело.
После службы забрали девочек из морга, купили гробики, привезли в храм. Отслужили панихиду и начали читать Псалтирь. Целый день мои дети были в храме. Людей приходило очень много: практически все священники приехали поддержать, местные наши, все конфессии. Я только просил, чтобы не несли искусственных цветов: «Господь жив, и детки мои у Господа живы…». И люди приносили только живые цветы.

Ночью один священник, мой товарищ, говорит: «Приляг, может, заснёшь». Я прилёг на пол прямо в алтаре, но заснуть не смог, встал и пошёл дальше служить литии между кафизмами. Нам с матушкой нужно было готовиться к Причастию, но ни у неё, ни у меня сил молиться уже не было.
Тогда я вышел на солею и стал на колени напротив иконы Божией Матери в иконостасе. Смотрю перед собой, вижу Царские врата. И вдруг возникает перед глазами темнота страшная. Такая, наверное, бывает человеку за грехи - на земле ничто не может так испугать, как мрак этот. И лишь только стал меня одолевать страх, как вдруг чувствую, что от темноты отдаляюсь, поднимаюсь мысленно вверх. Страшно не было, наоборот, ощущение такое, будто кто-то родной рядом. Наверное, Ангел Хранитель мой.

Вижу небо, солнышко красное, а над всем этим - арка цветочная. Вдалеке огонёк мерцает и вдруг начинает приближаться ко мне, растёт, становится как пламя свечи. Посмотрел я: «Да это же Матерь Божия!». В огненном сиянии, как на иконе «Почаевской» Её изображают, стоит прекрасная Пресвятая Богородица и за ручки моих девочек держит: правой рукой - Софийку, левой - Вероничку. Они мне обе заулыбались и возле Матери Божией будто подпрыгивают, такие радостные, такие прекрасные! Смотрю на них, и так мне легко, хорошо стало…
А они повернулись ко мне спиной и пошли обратно к арке, цветами украшенной. Матерь Божия снова стала как огонёк, а из арочки полился такой яркий свет, что озарил всё вокруг…
Верю, что это Господь сподобил, чтобы мои девочки попрощались со мной, и показал, что враг не имел силы над моими детьми, не испугал их, потому что Сама Матерь Божия их провела, а Господь принял в Свои Небесные Обители.

…После этого ощутил я такой прилив энергии, что мои силы полностью возобновились. Вошёл в алтарь, поцеловал престол, начал молиться, славословить Бога. Когда вышел, перекрестился и рассказал обо всём, что только что увидел. И не я один принял эту благодать - и матушка моя почувствовала небесную радость.
Мы вдвоём стали возле детей, помолились, все каноны ко Причастию прочитали на одном дыхании. А потом я зашёл в алтарь и написал рождественское послание нашей ровенской молодёжи. Мысли сами пришли на ум, это не мои слова были - Господь дал. О том, что плоть моих детей сейчас уходит в землю, потому что от земли взята, а дух к Новорожденному отправляется, и они будут петь Господу уже на Небесах. А ведь мы с ними к Рождеству новые колядки выучили - целую программу!

…Когда священники, мои собратья, ехали на похороны, не знали, как нас и утешать. Но у меня такая радость была на душе, что я сам всех утешал. Хотя, когда совершали погребение, не мог сдерживать слёз, плакал очень, но радость оттого, что дети с Господом, ни на минуту не покидала.
Так получилось, что у моих детей две могилки. Похоронили их на кладбище, за селом. А затем… В доме, где их нашли, остался пепел обгоревших ручек, ножек. Я понял, что нехорошо это так оставлять. Поэтому мы всё собрали и погребли на территории нашего храма. Я всегда хотел на холмике возле церкви памятник какой-нибудь поставить - в честь Божией Матери или Господского праздника. Но получилось так, что здесь теперь мои дочечки в земле, а над ними - памятник…
***
Мы очень любили жизнь, всей семьёй постоянно выезжали в лес погулять, шашлык запечь мясной или рыбный, поиграть, побегать с детьми, в траве поваляться. Сейчас наша семья разделилась, но задача тех, кто остался, - прийти к Господу, прожить так, чтобы иметь венец - Царствие Божие.
Помню, был момент, я молился у престола: «Господи, не оставь меня здесь, забери меня к моим девочкам! Я их буду защищать, со мной им не будет страшно». Вдруг сердце моё загорелось, забилось часто, и слышу ответ: «Те двое у Господа в раю, и все святые с ними. А этих ты на кого оставишь?». И я понял, что это воля Божия, и принял всё как есть.

Мирская молва —
Морская волна.

Пословица.

Я был уверен, что виною всему было самовольное мое отсутствие из Оренбурга. Я легко мог оправдаться: наездничество не только никогда не было запрещено, во еще всеми силами было ободряемо. Я мог быть обвинен в излишней запальчивости, а не в ослушании. Но приятельские сношения мои с Пугачевым могли быть доказаны множеством свидетелей и должны были казаться по крайней мере весьма подозрительными. Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы и решился перед судом объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным. Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет. На другой день тюремный сторож меня разбудил с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два солдата повели меня через двор в комендантский дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты. Я вошел в залу довольно обширную. За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания. Начался допрос. Меня спросили о моем имени и звании. Генерал осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринева? И на ответ мой возразил сурово: «Жаль, что такой почтенный человек имеет такого недостойного сына!» Я спокойно отвечал, что каковы бы ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять чистосердечным объяснением истины. Уверенность моя ему не понравилась. «Ты, брат, востер, — сказал он мне нахмурясь, — но видали мы и не таких!» Тогда молодой человек спросил меня: по какому случаю и в какое время вошел я в службу к Пугачеву и по каким поручениям был я им употреблен? Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог. — Каким же образом, — возразил мой допросчик, — дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии? Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады. Строгий старик взял со стола открытое письмо и стал читать его вслух: — «На запрос вашего превосходительства касательно прапорщика Гринева, якобы замешанного в нынешнем смятении и вошедшего в сношения с злодеем, службою недозволенные и долгу присяги противные, объяснить имею честь: оный прапорщик Гринев находился на службе в Оренбурге от начала октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он из города отлучился и с той поры уже в команду мою не являлся. А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость, в коей прежде находился он на службе; что касается до его поведения, то я могу...» Тут он прервал свое чтение и сказал мне сурово: «Что ты теперь скажешь себе в оправдание?» Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и все прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами злодеев и ее самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался. Судьи мои, начинавшие, казалось, выслушивать ответы мои с некоторою благосклонностию, были снова предубеждены противу меня при виде моего смущения. Гвардейский офицер потребовал, чтоб меня поставили на очную ставку с главным доносителем. Генерал велел кликнуть вчерашнего злодея. Я с живостию обратился к дверям, ожидая появления своего обвинителя. Через несколько минут загремели цепи, двери отворились, и вошел — Швабрин. Я изумился его перемене. Он был ужасно худ и бледен. Волоса его, недавно черные как смоль, совершенно поседели; длинная борода была всклокочена. Он повторил обвинения свои слабым, но смелым голосом. По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что наконец явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца. Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии. Я утвердился еще более в моем намерении, и когда судьи спросили: чем могу опровергнуть показания Швабрина, я отвечал, что держусь первого своего объяснения и ничего другого в оправдание себе сказать не могу. Генерал велел нас вывести. Мы вышли вместе. Я спокойно взглянул на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной усмешкою и, приподняв свои цепи, опередил меня и ускорил свои шаги. Меня опять отвели в тюрьму и с тех пор уже к допросу не требовали. Я не был свидетелем всему, о чем остается мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы, что малейшие подробности врезались в мою память и что мне кажется, будто бы я тут же невидимо присутствовал. Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке. Слух о моем аресте поразил все мое семейство. Марья Ивановна так просто рассказала моим родителям о странном знакомстве моем с Пугачевым, что оно не только не беспокоило их, но еще заставляло часто смеяться от чистого сердца. Батюшка не хотел верить, чтобы я мог быть замешан в гнусном бунте, коего цель была ниспровержение престола и истребление дворянского рода. Он строго допросил Савельича. Дядька не утаил, что барин бывал в гостях у Емельки Пугачева и что-де злодей его таки жаловал; но клялся, что ни о какой измене он и не слыхивал. Старики успокоились и с нетерпением стали ждать благоприятных вестей. Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию. Прошло несколько недель... Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б **. Князь писал ему обо мне. После обыкновенного приступа, он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение. Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. «Как! — повторял он, выходя из себя. — Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..» Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен. Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и страдания и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти. Однажды вечером батюшка сидел на диване, перевертывая листы Придворного календаря; но мысли его были далеко, и чтение не производило над ним обыкновенного своего действия. Он насвистывал старинный марш. Матушка молча вязала шерстяную фуфайку, и слезы изредка капали на ее работу. Вдруг Марья Ивановна, тут же сидевшая за работой, объявила, что необходимость ее заставляет ехать в Петербург и что она просит дать ей способ отправиться. Матушка очень огорчилась. «Зачем тебе в Петербург? — сказала она. — Неужто, Марья Ивановна, хочешь и ты нас покинуть?» Марья Ивановна отвечала, что вся будущая судьба ее зависит от этого путешествия, что она едет искать покровительства и помощи у сильных людей, как дочь человека, пострадавшего за свою верность. Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из комнаты. Марья Ивановна, оставшись наедине с матушкою, отчасти объяснила ей свои предположения. Матушка со слезами обняла ее и молила бога о благополучном конце замышленного дела. Марью Ивановну снарядили, и через несколько дней она отправилась в дорогу с верной Палашей и с верным Савельичем, который, насильственно разлученный со мною, утешался по крайней мере мыслию, что служит нареченной моей невесте. Марья Ивановна благополучно прибыла в Софию и, узнав на почтовом дворе, что Двор находился в то время в Царском Селе, решилась тут остановиться. Ей отвели уголок за перегородкой. Жена смотрителя тотчас с нею разговорилась, объявила, что она племянница придворного истопника, и посвятила ее во все таинства придворной жизни. Она рассказала, в котором часу государыня обыкновенно просыпалась, кушала кофей, прогуливалась; какие вельможи находились в то время при ней; что изволила она вчерашний день говорить у себя за столом, кого принимала вечером, — словом, разговор Анны Власьевны стоил нескольких страниц исторических записок и был бы драгоценен для потомства. Марья Ивановна слушала ее со вниманием. Они пошли в сад. Анна Власьевна рассказала историю каждой аллеи и каждого мостика, и, нагулявшись, они возвратились на станцию очень довольные друг другом. На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: «Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая перервала молчание. — Вы, верно, не здешние? — сказала она. — Точно так-с: я вчера только приехала из провинции. — Вы приехали с вашими родными? — Никак нет-с. Я приехала одна. — Одна! Но вы так еще молоды. — У меня нет ни отца, ни матери. — Вы здесь, конечно, по каким-нибудь делам? — Точно так-с. Я приехала подать просьбу государыне. — Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду? — Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия. — Позвольте спросить, кто вы таковы? — Я дочь капитана Миронова. — Капитана Миронова! того самого, что был комендантом в одной из оренбургских крепостей? — Точно так-с. Дама, казалось, была тронута. «Извините меня, — сказала она голосом еще более ласковым, — если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чем состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь.» Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя. Сначала она читала с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, — и Марья Ивановна, следовавшая глазами за всеми ее движениями, испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному. — Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй. — Ах, неправда! — вскрикнула Марья Ивановна. — Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув. — Неправда, ей-богу неправда! Я знаю все, я все вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала все, что уже известно моему читателю. Дама выслушала ее со вниманием. «Где вы остановились?» — спросила она потом; и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: «А! знаю. Прощайте, не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо». С этим словом она встала и вошла в крытую аллею, а Марья Ивановна возвратилась к Анне Власьевне, исполненная радостной надежды. Хозяйка побранила ее за раннюю осеннюю прогулку, вредную, по ее словам, для здоровья молодой девушки. Она принесла самовар и за чашкою чая только было принялась за бесконечные рассказы о дворе, как вдруг придворная карета остановилась у крыльца, и камер-лакей вошел с объявлением, что государыня изволит к себе приглашать девицу Миронову. Анна Власьевна изумилась и расхлопоталась. «Ахти господи! — закричала она. — Государыня требует вас ко двору. Как же это она про вас узнала? Да как же вы, матушка, представитесь к императрице? Вы, я чай, и ступить по-придворному не умеете... Не проводить ли мне вас? Все-таки я вас хоть в чем-нибудь да могу предостеречь. И как же вам ехать в дорожном платье? Не послать ли к повивальной бабушке за ее желтым роброном?» Камер-лакей объявил, что государыне угодно было, чтоб Марья Ивановна ехала одна и в том, в чем ее застанут. Делать было нечего: Марья Ивановна села в карету и поехала во дворец, сопровождаемая советами и благословениями Анны Власьевны. Марья Ивановна предчувствовала решение нашей судьбы; сердце ее сильно билось и замирало. Чрез несколько минут карета остановилась у дворца. Марья Ивановна с трепетом пошла по лестнице. Двери перед нею отворились настежь. Она прошла длинный ряд пустых великолепных комнат; камер-лакей указывал дорогу. Наконец, подошед к запертым дверям, он объявил, что сейчас об ней доложит, и оставил ее одну. Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашала ее, что она с трудом могла держаться на ногах. Через минуту двери отворились, и она вошла в уборную государыни. Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру». Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние». Обласкав бедную сироту, государыня ее отпустила. Марья Ивановна уехала в той же придворной карете. Анна Власьевна, нетерпеливо ожидавшая ее возвращения, осыпала ее вопросами, на которые Марья Ивановна отвечала кое-как. Анна Власьевна хотя и была недовольна ее беспамятством, но приписала оное провинциальной застенчивости и извинила великодушно. В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню... Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам. В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу дочери капитана Миронова. Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена.
19 окт. 1836.

Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.